30.05.2014 г.

Дорогие друзья, если вас действительно интересует прошлое русской школы за рубежом, то готов вам помочь. Предлагаю вашему вниманию мою статью о русской школе в Сараеве (Югославия, ныне Босния и Герцеговина). Приехать на конференцию не смогу. Годы, мне 95 лет и здоровье не позволяют, но готов заочно участвовать. С наилучшими пожеланиями.

Р.Полчанинов (Ростислав Владимирович)

РУССКИЙ ДЕТСКИЙ ДОМ В САРАЕВО

Русский Детский дом в Сараево и подобные же Дома, были созданы в 1920-1921 гг Земгором в Югославии.

В то время, как в местных детских садах и начальных школах было по четыре урока, в нашей школе и детском саду занятия продолжались весь день. Родители приводили детей, идя на работу, и приходили за ними, возвращаясь с работы. Нам давали один раз в день какао и один раз горячий завтрак. К скудным средствам, которые на это давала Державная комиссия, прибавляло местное сербское сестричество (1). В городе были частные школы, организованные подобным же образом, – но наша школа (около 50 детей) была не только частной, но, я бы сказал, семейной.

На Рождество у нас устраивались спектакли, ёлка, и все мы получали от школы подарки, пожертвованные друзьями школы или купленные на школьные деньги.

На Пасху в школе устраивались розговины.

Мы занимались не только зимой, но и летом. Школа закрывалась только на один месяц, чтобы наши учительницы могли немного отдохнуть. Летом, конечно, занятий не было, но в дождливые дни игры сменялись беседами в классных комнатах. Беседы были по русской истории, географии или Закону Божью.

В комнате старшего класса, первые годы, учились переростки, которые в годы гражданской войны в России многое пропустили и в ускоренном порядке готовились к вступительным экзаменам в кадетский корпус или гимназию. В младшем классе сперва учились дети разного возраста, которые без особой спешки проходили науки по каким-то импровизированным программам, а потом их разделили на старших и младших. В третьей комнате был детский сад.

Школьный подъезд выходил во двор, где школьники в хорошую погоду занимались гимнастикой и подвижными играми.

Войдя в этот подъезд, чтобы попасть в школу, надо было подняться на второй этаж. Дверь с лестницы вела в большую прихожую, которая служила раздевалкой. Налево – дверь в кухню, где хозяйкой была Фрося, готовившая горячие завтраки для всей школы. На кухне был единственный кран, и вся школа становилась в очередь, чтобы помыть руки перед едой и получить порцию рыбьего жира. Через кухню можно было пройти в крохотную комнатку, которая предназначалась для прислуги, но в наше время служила спальней начальницы школы В.Я. Велиогорской.

Сперва школьным врачом был известный в городе специалист по внутренним болезням Сергей Семёнович Трегубов, который вскоре был назначен уездным врачом в Озаль (Хорватия). После его отъезда, школьным врачом стал толстяк и добряк др. Иван Павлович Жегалов, бывший придворный врач, специалист по детским болезням.

Первые годы в школе было всё бедно и примитивно. В каждом классе стояли длинные скамейки. Их для школы сделал по себестоимости русский немец – Евгений Иванович Гердт. Он же подарил детскому саду деревянные кубики и бруски, которые были в первые годы нашими единственными игрушками.

В комнате у младших висела большая таблица коренных слов на букву «ять» и большие плакаты с экзотическими животными и птицами, а у старших – снимок царской семьи, карта полушарий и картины, изображающие представителей четырёх человеческих рас. Ученики старшего класса должны были знать имя и отчество царя и царица и имена их детей. Таблица слов на букву «ять» начиналась словами «бег», «беда», «белый», «бес» и кончалась «индеец», «печенег», «Алексей» и «копейка».

Если не считать первых лет с ускоренными и полу ускоренными выпусками, то обучение продолжалось четыре года, как во всех правительственных начальных школах. Проходили Закон Божий, русский и французский языки, арифметику, основы истории и географии, чистописание, рисование, и ручной труд. В первом классе употреблялись грифельные доски.

Начальница школы В.Я. Велиогорская вела старшую группу. Одно время, правда не долго,она преподавала одновременно и в младших классах кадетского корпуса. Кадеты любили её и очень уважали – особенно за то, что во время войны она была на фронте, на передовых линиях в качестве сестры милосердия.

Младшую группу вела Варвара Николаевна (фамилии не помню). Во время гимнастики и игр на дворе она занималась и со старшей, и с младшей группами, в то время как с детским садом занималась своя учительница. Играли мы в «кошки-мышки», «третий лишний», «жгут» и другие подвижные игры.

Вера Михайловна Опокова руководила детским садом. Я её запомнил потому, что она в сумочке всегда носила несколько бумажных солдатиков и дарила их кому-нибудь из особо отличившихся учеников.

В.М. Опокова вела все занятия с детским садом, за исключением французского языка, который и в детском саду, и в двух школьных группах преподавала Лидия Карловна Ротштейн. В детском саду она играла с детьми во французские игры и разучивала песенки. Я их до сих пор помню. Одна была про трёх курочек, которые шли в поле – первая шла впереди, третья сзади, а вторая посередине. Была песня про мост в Авиньоне, про Бисмарка и т.д. Во французской песенке Бисмарк был, конечно, выведен в карикатурном виде. В ней пелось про его ружьё и саблю и про его маленькую собачонку. Под эту песенку мы маршировали и в конце, при упоминании собачонки, останавливались, шаркали ногами и отдавали честь.

Маршировали и пели мы её только на дворе. Школьники, едва услышав песню про Бисмарка, бросали свои игры и ждали момента, когда детский сад будет отдавать честь, чтобы закричать: «К пустой голове руку не прикладывать!» Девочкам было всё равно, но мы, мальчики, очень конфузились и не любили песенки про Бисмарка.

Из французских игр запомнилось мне лото с картинками вместо цифр. Учительница читала французские слова вместо номеров.

Школьники проходили, конечно, и чтение, и грамматику. В общем, обучение французскому языку было очень хорошо поставлено.

Первые годы рисованием, и в детском саду и в школе, занимались с нами учительницы, но потом преподавать этот предмет был приглашён из кадетского корпуса подполковник Л.Г. Реммерт. Он приходил раз в неделю, конечно, в офицерской форме, и преподавал отдельно младшей группе, а потом старшим. Подполковник показал себя героем при отступлении кадет-киевлян из Одессы и при переходе через Румынию. Я знал об этом от кадет, уважал его геройство, но мне не нравилось, что во время уроков он больше обращал внимание на девочек, чем на мальчиков.

Одновременно с приглашением Л.Г. Реммерта стал с нами заниматься переплётным делом Мстислав Аполлонович Левицкий. Он был тоже преподавателем кадетского корпуса, тоже приходил к нам в военной форме, но занимался только с мальчиками. К нему на урок приходили мальчики из старшей и из младшей группы, в то время как девочки, тоже обеих групп, занимались с начальницей школы рукоделием. За несколько лет мы переплели все учебники и всю школьную библиотеку, чем потом очень гордились.

Раз в году, перед каникулами, в школе устраивалась небольшая выставка, которую посещали наши родители. Демонстрировались тетрадки лучших учеников и плоды ручного труда мальчиков и девочек – школьников и воспитанников детского сада. Детский сад выставлял складных петушков, мельницы, лодочки, кораблики и вырезанные из бумаги узоры. Выставлялись и школьные наглядные пособия, которые ежегодно пополнялись, и игрушки, число которых из года в год тоже росло.

Вначале у нас в школе не было глобуса. Помню, как учительница принесла на урок физической географии вместо глобуса большой тёмно-зелёный арбуз. «Материки» были оставлены зелёными, а там, где полагается быть морям и океанам, срезался тонкий слой корки. Арбуз освещался снаружи фонариком, вращался вокруг оси, и мы наблюдали за сменой дня и ночи, и времён года. После урока арбуз съедался учениками. Всё было интересно, необыкновенно, наглядно и вкусно. Потом был куплен маленький глобус (на покупку большого у школы не хватало денег), и основы физической географии потеряли всю свою привлекательность. Вращение Луны вокруг Земли и Земли с Луной вокруг Солнца демонстрировали друг другу мы, ученики, вращаясь по эллипсе вокруг того, кто играл роль Солнца.

Такую географическую терминологию, как притоки, проливы, заливы, острова, проходили мы во время прогулок на реку Миляцку. Река служила нам наглядным пособием.

Играли мы не только во время прогулок за город (благо город кончился недалеко от школы), но и во дворе и в классных комнатах, когда было холодно или шёл дождь. Из игр на дворе я больше всего любил крокет, кем то подаренный в последний год моего обучения, а из комнатных – «блошки».

Законом Божьим занимались с нами учительницы, так как корпусной батюшка у нас в школе не преподавал. В детском саду мы разучивали молитвы. Одними из первых были молитвы до и после уроков, которые читались каждый день хором всей школой.

В церковь нас всей школой не водили. В городе были две сербские церкви и одна русская – корпусная. Я ходил в корпусную церковь, но школьников там бывало очень мало. Только во время Великого поста нас водили всей школой в корпусную церковь исповедаться и причащаться.

По достижении семи лет каждый из нас должен был выучить молитву перед причастием, хотя, конечно, читалась она не учениками, а батюшкой. Мы должны были не только её выучить, но и уметь объяснить значение слов и смысл всей молитвы. Помню, что эта молитва произвела на меня тогда глубокое впечатление.

Специальных уроков пения не было, но мы разучивали русские песни иногда по классно, иногда всей школой. Особенно много пели на привалах во время дальних прогулок.

До 5 декабря 1929 г. (2) преподавание велось по русским программам и сербско-хорватский язык не проходился, а только французский.

В Югославии, которую русские, почему-то упорно называли Сербией, с самого начала была введена десятичная система мер. Мы же в школе мучились с дюймами, аршинами, русскими мерами жидких и сыпучих тел и т.д. Мы должны были знать не только букву ять, и где и как её писать, но и названия русских монет: четвертушка, полушка, алтын, пятак, гривенник, пятиалтынный, двугривенник, четвертак и целковый. Должны мы были знать и названия русских суровых морозов: рождественских, крещенских, сретенских и т.д. В Югославии они не были суровыми, но всё же чувствовались.

Я окончил русскую начальную школу в 1928 году и, к сожалению, сербско-хорватского языка, языка страны, в которой мы жили, не учил.

На вопрос моего отца, почему в школе не преподают местный язык, начальница школы ответила, что мы скоро вернёмся в Россию и незачем детей обучать этому языку. Таково было в те годы общее настроение русских эмигрантов.

Названия монет мы учили играя, расплачиваясь картонными игрушечными копейками и, за одно, упражнялись в арифметике. Девочки продавали огурцы, морковку, редиску и лук, а мальчики ходили и кричали, как кричали когда-то в России уличные торговцы и скупщики старья: «халат, халат», «кости, тряпки, бутылки, банки – продавать!» и ещё что-то в том же роде.

Ничего странного мы в этом не видели, так как в Сараеве в те годы были подобные же уличные торговцы. Среди них был один русский точильщик. Он останавливался на перекрёстках и кричал: «Брусим ножеве, маказе, госпоя!» (точу ножи, ножницы, госпожа!). Хозяйки давали ему точить ножи и ножницы, а он, окончив работу, брал свой станок на плечи и шёл дальше.

Парни с мешками белого, очень тонкого песка за плечами кричали: «Пьеска бьелога, кума!». Этот песок употреблялся для чистки посуды. Я думал, что говоря – «кума», продавец зовёт к себе хозяек. Оказалось, что «кума» по-турецки – песок. Турецкие слова слышались повсюду, и кое-какие даже вошли в сербский литературный язык.

Учительница объясняла нам не только правила игры, но и для чего покупались кости и тряпки, и что кричавшие «халат, халат» были татарами, покупавшими поношенную одежду.

Для старшей группы учитель рисования чертил табель-календарь на каждый месяц. Старшим полагалось следить за погодой. Каждый ученик, по очереди, обозначал на календаре погоду своего дня разноцветными кружками (солнце, пасмурно, дождь, снег), записывал температуру утром и в полдень. На табель-календарь наклеивались, с точным указанием даты, осенью – первые жёлтые листы, а весной – найденные крокусы.

Температура записывалась, конечно, по Реомюру. Снаружи к окну был привинчен термометр. С одной стороны ртутного столбика были градусы по Реомюру, с другой, по Цельсию. Учительница нам объяснила, что Реомюр – это русские градусы, а Цельсий – сербские. Помню, я тогда подумал, что это очень любезно со стороны сербов – делать термометры не только с сербской, но и с русской шкалой. Потом я узнал, что Королевство СХС перешло на метрические меры сравнительно недавно, и в переходный период на термометрах обозначались как те, так и другие градусы.

Кроме помощи от Державной комиссии по делам русских беженцев, в первые годы русская школа в Сараеве получала ещё и помощь от американского Красного Креста. Получали мы поношенную одежду, что для нас было большой помощью, так как одежда стоила дорого, а мы все были очень бедными. Хорошо помню и американское мыло, которым мы мыли руки перед завтраком.

В первые годы, ввиду слабого питания, нам на переменке после первого урока давали рыбий жир. Тогда тоже вся школа становилась в очередь, и каждый получал по ложке рыбьего жира и кусочку хлеба с солью, которым закусывали.

Мы тоже старались помогать друг другу, передавая одежду, из которой мы вырастали, тем, кому она была по росту. За все шесть лет моего пребывания в русском детском сажу и школе моим родителям не надо было покупать мне новых костюмов.

Державная комиссия оплачивала только трёх учительниц, кухарку, горячие завтраки и помещение. Преподавателей французского языка, рисования и переплётного дела школа должна была оплачивать из своих средств. Из тех же средств нам делали подарки на Рождество и дарили книги выпускникам по случаю окончания школы.

Собственные деньги появились у школы не сразу, а лишь после того, как некоторые сербы стали отдавать к нам в детский сад своих детей. Делалось это, с одной стороны, для того, чтобы поддержать в финансовом отношении русскую школу, а с другой – потому, что наша русская школа считалась одной из самых лучших частных школ в Сараеве. К тому же дети быстро учились русскому языку.

Сербские дети были у нас только в детском саду. Когда приходило им время поступать в начальную школу, их у нас не оставляли из-за отсутствия уроков сербско-хорватского языка. Что это значит, я понял, когда, окончив русскую школу, поступил в местную гимназию. Первый год мне было очень трудно, несмотря на очень благожелательное отношение преподавателей.

Кроме того, школьная касса пополнялась продажей вышивок, которые делала наша начальница. Надо сказать, что Вера Яковлевна отдавала школе не только всю свою душу, но и всё свободное время. На уроках, на прогулках и после окончания занятий она всегда что-то вышивала.

Иногда школе не хватало денег на покрытие расходов, и тогда родители русских детей должны были тоже что-то платить. Это происходило только в исключительных случаях. В нормальное время мы, русские, ничего не платили за обучение.

Мы привыкли к сербским детям в нашей среде. Когда они обращались к нам на переменках или на прогулках по-сербски, мы им отвечали тоже по-сербски, но разговорным языком в школе был русский. Между собой мы никогда не переходили на сербский, но когда говорили с сербами на их языке, учительницы не требовали от нас переходить на русский язык.

Мне запомнился такой случай. Привели к нам мальчика по фамилии Зозуля. По-русски он не умел говорить, но когда кто-то назвал его сербом, он ответил что он не серб, а русский. Мы, ребята, удивились.

–         Какой же ты русский, – сказали мы ему, – если не умеешь говорить по-русски?»

Зозуля заплакал. Учительница обняла его и сказала, что он, конечно, русский и что он скоро будет говорить по-русски. Потом, когда его не было, учительница объяснила нам, что он, конечно, не русский, а карпаторосс, но чтобы мы с ним не спорили и не обижали его. Тогда я верил каждому слову учительницы и не сомневался в её познаниях по карпаторусскому вопросу.

В школе царил русский дух и семейная атмосфера. На Рождество у нас была школьная ёлка и спектакль, но не было колядования. На масленице были блины, на Пасху – розговины. Мы стукались крашенными яйцами, но катания яиц не было. Наши учительницы, как и вся русская дореволюционная интеллигенция, сами не знали многих народных обычаев.

Зато в первый же год, когда я был в детском саду, я узнал об одном малоизвестном русском обычае. Это было 22 марта. Бабушка, как обычно, привела меня в детский сад, а сама ушла. С меня сняли пальто и шапку, но в класс не впустили. Двери во все комнаты были закрыты, и все школьники стояли в прихожей.

Мы, новички, были удивлены и взволнованны, не понимая, что случилось. Я спросил своего друга Борю Мартино, который был принят в детский сад годом раньше, в чём дкло, но он мне только сказал: «Не бойся, сейчас всё увидишь». Это – «сейчас» показалось мне вечностью. Наконец двери двух классных комнат открылись, и Вера Яковлевна с радостью в голосе объявила: «Весна пришла! Жаворонки прилетели!»

На подоконниках были разложены булочки, сделанные в виде птичек, с изюминками, вернее коринками, вместо глаз. Этот старинный руский обычай мало кому известен. Моя жена Валя его знала и пока ей позволяло здоровье соблюдала его в нашей семье и в церковной школе где она преподавала.

Сербских обычаев в нашей школе не соблюдали. День св.Саввы – просветителя Сербии, который считается «славой», т.е. праздником всех школ, ни обычай в день св. Георгия уходить до зари в горы, наша школа не придерживалась.

Вообще говоря, хоть Вера Яковлевна была замечательным педагогом, была у неё одна странность. В любых ссорах между мальчиками и девочками она была на стороне девочек. Замечая это, некоторые девочки иногда провоцировали мальчиков на грубости, и подсмеивались над нами, когда нас наказывали.

Иногда Вера Яковлевна, понимая, что сделала ошибку, старалась её загладить. Зная, что я собираю марки и монеты, и поставив меня без особой вины в угол на кухне, а кухня у нас служила местом изоляции, она, проходя через неё в свою комнату мимо меня, вдруг звала меня к себе и показывала какую-нибудь монету или марки, спрашивала, есть ли у меня такие, и если я говорил, что таких марок или монет не имею, то тут же их мне дарила. Я не был единственным коллекционером в школе, и она снабжала как меня, так и других. Потом, сев на кровать, у неё была маленькая и узкая комнатка, и посадив меня около себя, начинала со мной разговор о моих коллекциях, о марках и монетах, которые она мне только что подарила и о других вещах, так, как будто бы я пришёл к ней в гости и не был ею же только что наказан.

ПРИМЕЧАНИЕ:

1. Миленковић Тома. Школовање руске деце емиграната из Русије у Југославији 1919-1941 Коло српских сестара. С.41.

2. Там же С.75

Р.Полчанинов