Если россиянин по­падет в русскоязычную среду в Испании, не факт, что он уловит смысловые оттенки родной речи.

— Я как boca a boca с этими падежами в русском языке — такую, например, фразу можно услышать на уроке русского языка в барселонской школе дополнительного образования “Радуга” от 12-летней школьницы, родители которой переехали в Испанию лет десять назад.

Хотя это испанский фразеологизм — boca a boca — и переводится на русский как “из уст в уста”, по значению он ближе к русскому фразеологизму “биться как рыба об лед”. То есть эта фраза означает, что у девочки не получается склонять слова по падежам.

— Живущие здесь русские часто используют в речи испанские существительные, перевод которых на русский язык требует двух-трех слов, — говорит руководитель русской школы дополнительного образования “Радуга” Наталья Лоскутова. — Например, tarjeta (карточка. — Прим. авт.). Наши дети могут сказать: “Я забыл(а) tarjeta-ку дома”. В русскую разговорную речь все чаще проникают испанские слова, это особенно заметно в речи детей, выросших в испаноязычной среде. Можно даже услышать испанские глаголы в русском спряжении: “Я из-“гастар”-ил (gastаr — тратить. — Прим. авт.) все мамины карманные деньги”.

Как считает Наталья Лоскутова, такая трансформация русского языка и его испанский “акцент” неизбежны. При этом она уверена, что ничего трагического здесь нет. Ей нравится, например, то, что повествовательные предложения “испанскими русскими” произносятся с повышением интонации в конце фразы, а общее интонационное звучание местной русской речи становится более певучим.

ТРЕТЬЕ ПРОСТРАНСТВО

Этот языковой феномен — интерференции, или взаимовлияния языков, — давно известен в лингвистике. Другое дело, что в билингвальной среде у него появляются иные оттенки — давление приобретаемого языка.

— Дети, которые совсем недолго пробыли в среде, где говорили на их родном языке, обрабатывают речь так же, как билингвы, — говорит ведущий научный сотрудник Института языкознания РАН Татьяна Агранат. — Так, судя по всему, родной язык оставляет в сознании неизгладимый формирующий след, а приобретенный расширяет языковые навыки и способы мышления.

Таков один из итогов нового совместного исследования Института языкознания РАН и Парижского университета Сорбонны, в котором принимали участие дети—носители французского языка в возрасте от 10 до 17 лет. Добровольцы из первой группы родились и выросли в семьях, где говорили по-французски. Участники второй группы появились на свет в Китае, но в возрасте до 3 лет они оказались во франкоговорящих семьях. Эти дети не говорили по-китайски. А добровольцы из третьей группы говорили и ­по-французски, и по-китайски, то есть были билингвами.

Ученые дали участникам эксперимента задание. Дети должны были идентифицировать несуществующие французские слова, например vapagne и chansette. Тем временем исследователи следили за мозговой активностью добровольцев, используя МРТ. Дети всех трех групп справлялись с заданием одинаково хорошо. Однако активность мозга у них отличалась. Когда участники, говорившие только на французском, выполняли задание, у них повышалась активность в левой нижней лобной извилине и передней части островка. А у детей из двух других групп возрастал уровень активности в правой срединной лобной извилине, левой средней лобной коре и двусторонней верхней височной извилине. Добровольцы из Китая, которые давно не говорили на родном языке, воспринимали речь так же, как двуязычные участники, но билингвы к ее обработке прилагали больше вариантов мозговой деятельности.

— Одна из ключевых причин массированного интеллектуального штурма, который производят билингвы, — они учат язык через погружение в иную культуру и действительность, сравнивая ее с системой языковых и культурных координат своей культуры, — говорит научный руководитель международных сетевых лабораторий “Инновационные технологии в сфере поликультурного образования” Екатерина Кудрявцева. — Монолингвы учат язык ради языка. То есть коридор возможностей билингва изначально разнообразнее, что диктует более гибкую систему мышления и способность к анализу через сопоставление двух культур — родной и изучаемой. Например, одно дело, когда русский различает московский, вологодский и южнорусский выговор и позиционирует чужой выговор как “неправильный”. И другое дело, когда их различают казах или немец, способные на них еще и говорить. Такой носитель нескольких языков и культур обладает способностью воспринимать мир с нескольких точек зрения, что открывает так называемое “третье пространство”.

ЯЗЫКОВЫЕ МОНСТРЫ

Однако, как признают преподаватели русского языка в билингвальной среде, русский язык в диаспоре со временем утрачивает грамотность, а затем в жертву приносятся стройность и правильность языковой конструкции.

— Когда я в 90-х годах переехала в Германию, меня поразило то, как красиво говорят русские эмигранты первой волны, — делится своими впечатлениями лингвист, руководитель субботней школы Bilingua-Plus в Потсдаме Елена Симановская. — Их речь, в отличие от современных эмигрантов, лишена языкового мусора. В семьях старшего поколения выходцев из России до сих пор бережно следят за чистотой грамматических конструкций. Такова негласная норма: если в семье есть установка на грамотную русскую речь, то и ребенок стремится говорить грамотно. Поэтому степень грамотности и культуры русской речи в эмиграции напрямую зависит от культуры и языковых установок семьи.

Но все равно, убеждена Симановская, языковая интерференция и заимствования неизбежны: русский язык проникает в немецкий, немецкий — в ­русский.

— Например, русские в Германии быстро перестают говорить слово “встреча”, — рассказывает Симановская. — Почти все говорят termin, что в переводе означает “назначенное время”, а это и есть и встреча с другом, и свидание, и прием у врача — любое запланированное мероприятие. Или русские Германии не “занимаются спортом”, они “делают спорт”. В итоге у представителей русской диаспоры проявляется тенденция не только к лексической, что естественно, но и к грамматической интерференции. А это уже тормозит владение как русским, так и немецким языком. К примеру, русские к немецким глаголам добавляют русский возвратный суффикс “ся”. Например, “замельдоваться” (нем. sich anmelden — зарегистрироваться. — Прим. авт.).

Подобные языковые отклонения возникают и у русскоязычной диаспоры в Чехии.

— Для чешского слова, как правило, всегда есть русский эквивалент, — говорит научный сотрудник Университета имени Т. Масарика в Брно Анастасия Мартинкова, — но часто заимствование оказывается более кратким и емким. Вот и говорят русские: “Думаю себе сделать живностяк”. Если по-русски — то это свидетельство о предпринимательской деятельности. ­Русские эмигранты часто склоняют несклоняемые по нормам русского языка слова — “в окрестностях Брна”, “купила за два евра”.

Подобные языковые интерференции эксперты считают “языковыми монстрами”, порождающими, особенно у детей-билингвов, речевые проблемы с формами родительного падежа. Например, словосочетание “мамины туфли” в исполнении русских детей Германии звучит как “туфли от мамы”.

Впрочем, как признают и Наталья Лоскутова, и Екатерина Кудрявцева, и Елена Симановская, и Татьяна Агранат, такого рода издержки билингвальности — это “болезнь роста”, которая лечится изучением языка, культурной средой и культивированием грамотности речи в семье. В таком случае необходима не только языковая, но и культурная среда, которая, в свою очередь, формирует и язык. Пример такой среды эксперты видят в истории русской салонной культуры.

— Совместное чтение книг в кругу семьи, друзей и единомышленников — детей и взрослых, театральные капустники и постановки, песни под гитару, поэтические вечера — все это является тем “бульоном”, в котором “варится” мировоззрение ребенка и его язык, — убеждена Наталья Лоскутова. — Именно в таком окружении билингв привыкает следить за своей речью. Затем эта привычка языкового самоконтроля переходит и на другой язык. Билингв “на автомате” старается говорить грамотно на обоих языках. Таким образом, языковая ответственность, заложенная в семье, закрепленная в культурной и образовательной среде, распространяется на все языки, на которых говорит билингв.

“ГЛОБИШ” КАК ВИД ЛИНГВОИМПЕРИАЛИЗМА

Но не исключено, что креативность мышления билингвов может оказаться невостребованной. Мир со временем может заговорить на “глобише” — глобальном международном языке. Активно продвигаемый ООН и ЕС английский язык бытового общения, суженный до минимума обязательных лексем, и предлагается в виде “языка мира”.

Попытки создать некий всем понятный язык предпринимаются столько, сколько существует человечество. Самый исторически близкий нам пример: в 20-е годы ХХ века в Институте языка и мышления СССР академик Николай Марр хотел создать группу для описания “теоретических норм будущего общечеловеческого языка”. В разные эпохи мировыми становились языки народов и наций, обладавших богатейшей культурой, — древнегреческий, латынь, церковнославянский, классический арабский, санскрит, древнекитайский. Они противопоставлялись непрестижным и не имевшим официального статуса языкам бытового общения.

Ныне верх берет обратная тенденция: именно язык бытового общения, суженный до минимального количества обязательных лексем, предлагается использовать в виде глобального. Причем предлагается английской нацией, чья этнолингвокультура неоднородна, состоит из элементов иных этно- и субкультур. С 50-х годов ХХ века мир фактически наблюдает развитие лингвоимпериализма: английский язык целенаправленно и последовательно делается языком глобальным, прививается детям и взрослому населению большинства стран. Один из резонов — поиски того самого всем понятного “языка мира”, другой — в исследованиях многих экспертов по национальному образованию красной нитью проходит мысль о том, что с помощью распространения определенного языка можно сделать тот или иной народ лояльным или дружественным носителям этого языка.

Однако сторонники так называемого “глобиша” скромно умалчивают о том, что картина мира, описанная в 1500 слов, сильно отличается от картины мира, описанной в 30 тысячах слов классического английского или любого другого статусного языка.

— Дело не только в том, что картина мира денационализируется, — считает Татьяна Агранат. — Обеднение словарного запаса автоматически сужает потенциальные сферы интересов личности, обрезает ее компетентностные зоны. Происходит опустошение сознания подрастающего поколения. В этом смысле я бы назвала американскую культуру пазловой. Она составная, чем и хороша, и прагматична, но лишена фундамента — целостного этнокультурного пространства, которое дает глубокое фундаментальное изучение того или иного языка, а вместе с ним — культуры. То есть я не против “глобиша” как функционала, облегчающего взаимопонимание и содействующего международному доверию — доверию утилитарному. Однако мы должны понимать, что мир крепится на многоязычии и поликуль­турности.

ПОЛИФОНИЯ МНОГОЯЗЫЧИЯ

И, как показывает опыт билингвальности большей части землян, планета не собирается отказываться от многоязычия, несмотря на неуклонное сокращение языков. Неспроста Евросоюз делает ставку на обязательное изучение в школе двух-трех иностранных языков. Помимо культурной у этой идеи есть вполне прагматичная цель. Дело в том, что целый ряд лингвистов США, ЕС и России обосновали простую мысль: монолингв (владеющий только родным языком) и билингв (владеющий двумя языками) вовсе не конкуренты. Монолингв успешно решает те же задачи, что и билингв, но последний гибче реагирует на вызовы нового тысячелетия. Целый ряд исследований доказал, что у билингвов в целом выше уровень креативности мышления, вариантности принятия решений, выше скорость обработки потоков информации, способность концентрироваться в стрессовой ситуации и мобильность.

— Глобальный язык, как показывают разные исследования, такой широты мышления лишен, — говорит Екатерина Куд­рявцева. — Его основу составляет наследуемый английский. То есть американский английский, как правило, из-за роста миграции приходит к его носителю из семьи — мексиканцев, испанцев, арабов, русских и т.д. Такому американскому английскому, который и становится глобальным, свойственно “коридорное мышление” — утилитарное, но без этноконтента. Неспроста в США преобладают “безэтнокультурные СМИ” — американские ТВ-сериалы почти лишены этноконтента. Новое поколение художественного и анимационного кинематографа — социально, но не этнокультурно. В США и ЕС есть даже шутка, что в одном фильме должны быть: один белый, один темнокожий, один здоровый, один инвалид, одна женщина, один мужчина, один старик и один ребенок — и тогда фильм состоится. Вот только он лишен полифонии много­язычия, а вместе с ней — корней культуры цивилизации, построенной на взаимопроникновении культур.

ФУНДАМЕНТ ПРОТИВ “КОРИДОРНОГО МЫШЛЕНИЯ”

Как полагает Кудрявцева, в шутке про рецепт успеха американского кино есть только доля шутки. Русские, те, что уже родились, например, в США или Германии, не спешат говорить, что их родной язык — русский. Самый распространенный ответ: “Это язык моих родителей”. Они его выбирают в школах и вузах, как правило, в качестве второго иностранного. И тут очень важна система обучения другому языку — через формирование билингвальной среды или по принципам “глобиша”? Или на основе фундаментального изучения языка как родного или иностранного, но с включением этноконтента?

Для многих стран выбор стандарта изучения иностранного языка — новая глобализационная проблема. Например, не только в США, но и в Германии, в ряде восточноевропейских стран принято считать, что российское образование слишком историко-фундаментальное. То есть дает изучение не только языка, но и культуры. Но именно этой фундаментальности, укорененности, глубины и широты познаний, именно — не “коридорности” мышления и не хватает системам образования, в том числе языкового, в США и ЕС.

— Школа и университет должны мотивировать студента к последующим шагам, передавать тот фундамент, который заложен во всех областях знаний, и учить надстраивать свой опыт и свои знания, как стены и крышу, на этом постаменте наук, — убеждена Екатерина Кудрявцева. — А в Евросоюзе студенту в рамках Болонского процесса на 60 процентов предлагают самообразовываться и лишь на 40 процентов дают знания педагоги на лекциях и семинарах. Но как можно обрести самостоятельность, тем более в науке, если оттолкнуться не от чего? Нет сформированных представлений о фундаменте.

В этом смысле, как считают все эксперты, опыт формирования билингвальной среды и методов изучения языка с учетом погружения в культурную или поликультурную среду — действенный метод российской системы образования, который стоит развивать.

— Полагаю, пришло время в российских школах вводить изучение не только иностранного языка, но и по выбору — одного из российских как неродного языка, — считает Татьяна Агранат. — Например, соседям, граничащим с Башкирией, — башкирского, с Саха (Якутией) — якутского, с Мордовией — мордовского и так далее. Все это непросто, даже сложно. Однако при решении сложных задач истина всегда находится где-то посередине.

Люди из третьего пространства. Интервью Анны Лощихиной. – В: Журнал “РусскийМир.ру”. Март 2017 г. URL: https://m.rusmir.media/2016/02/01/bilingvo?fbclid=IwAR28P0evdT8OZZ0lGsvdg3BUJYzwU_bZnl7W37ZXHenN90K-ipfktH0K_dY