Среди журналов и альманахов последних лет, посвященных истории России, обращает на себя внимание сборник «Берега», издающийся вот уже пять лет петербургским информационно-культурным центром «Русская эмиграция». Основная тема двух его последних выпусков – школа русского зарубежья.
Помните, как в начале 90-х прошлого века, когда мы «открывали» первую русскую эмиграцию, нас всех поразила ее культурная русская речь, красота и чистота русского разговорного языка? Сегодняшним русскоязычным мигрантам, решающим проблему сохранения родного языка в диаспоре, было бы не лишним обратиться к опыту той эмиграции, опыту несомненно успешному, а потому заслуживающему того, чтобы посмотреть на него пристально и разобраться в причинах этого успеха.
Первые беженские учебные заведения стали возникать уже в 1920 г. По данным Земско-городского комитета помощи русским беженцам за границей (Земгор), в 1924 г. в 90 зарубежных школах, созданных под его эгидой, училось около 14-ти тысяч учеников (это около 20% находящихся в эмиграции детей школьного возраста), из них почти 5 тысяч – на полном пансионе.
Член комитета парижского Земгора Вадим Викторович Руднев в статье «Судьбы русской эмиграции» подчеркивал, что созданием большинства школьных учреждений в первой половине 20-х гг. русская эмиграция была обязана гуманитарным организациям и правительствам славянских государств.
В Чехословакии, Болгарии, Югославии русская школа на 97% финансировалась этими государствами и была включена в их образовательные системы. Правительство Югославии содержало не только вновь открывшиеся школы, но и эвакуированные из России три кадетских корпуса, два института благородных девиц. В этой стране обучалось больше половины эмигрантских детей из посещавших русские школы в Европе. В Болгарии в 1924 г. 84% живших там русских детей были учениками русских учебных заведений.
Создание русской школы стало частью правительственного плана Чехословакии, получившего название «Русская акция». В результате туда для получения бесплатного образования приехало несколько тысяч русских детей и молодых людей. Были открыты две восьмиклассные русские гимназии, одна в Моравской Тржебове с более 500 учащимися, другая в Праге. Обе находились в ведении Министерства народного просвещения, а учителя состояли на государственной службе. Именно Чехословакия стала центром русского учительства в зарубежье. В 1923 г. на съезде русских педагогов в Праге было отмечено, что «в Чехословакии нет ни одного русского ребенка, который был бы лишен возможности посещать школу». По ходатайству князя Г.Е. Львова, в «Русскую акцию» была включена помощь школам, находящимся вне Чехословакии, благодаря чему с 1923 по 1929 гг. Земгор, через который непосредственно распределялись средства (за 10 лет им было привлечено 50 миллионов франков), смог поддерживать несколько десятков школьных учреждений, приютов и интернатов во всех странах расселения эмиграции. В неславянских странах эти средства являлись лишь частью бюджета многих школ, из-за чего многие из них вынуждены были брать плату за обучение, что препятствовало их развитию. Родители посылали детей в местные учебные заведения, тоже платные (во Франции плату отменили в 1932 г.), но всё же гораздо более дешевые. В Берлине правительство Пруссии выделяло русской гимназии лишь небольшие субсидии.
При организации первых школ была сохранена существовавшая в дореволюционной России структура народного образования со всеми ступенями – от детского сада до высших учебных заведений. Функционировали различные типы русских подготовительных, начальных и средних школ: гимназии, профессиональные школы (кадетские корпуса, военные школы, институты благородных девиц, сельскохозяйственные школы и богословские училища), прогимназии (неполные гимназии), начальные школы, подготовительные школы (неполные начальные школы), школьные группы (деятельность с малым количеством учеников в смешанных классах) и детские сады. Из-за огромного числа детей-сирот возникла необходимость открытия школ-интернатов.
Важнейшую роль играла средняя школа. Ее основная программа копировала программы гимназий и реальных училищ дореволюционной России. За образец была принята старая русская гимназия с ее акцентом на гуманитарные предметы.
Естественные науки и математика преподавались, как правило, в соответствии с программами страны проживания. Власти признавали дипломы, выдаваемые русскими эмигрантскими школами всех ступеней, как основание для поступления в местные школы следующей ступени. Во многих странах точные и естественные предметы преподавались на языке страны проживания, так что эмигрантские школы по сути становились двуязычными. В русско-немецкой школе в Берлине была другая форма – язык обучения чередовался через день, так что все предметы преподавались на русском и немецком языках. Подобная практика способствовала равномерному развитию обоих языков.
Учебные планы и программы для начальных школ и школьных групп, детских садов разрабатывались Всероссийским союзом городов, а потому были унифицированными. В программы, скажем, детских садов включались беседы о Законе Божьем, о родине и природе, пересказ, театральные постановки, пение, танцы, рисование и ручной труд, а также гимнастика и французский язык.
«Русская акция» постепенно сворачивалась – школы начали закрываться. В 1927–1928 гг. 26 школ почти с тысячью учащихся были лишены финансирования и половина из них прекратила свое существование. Накануне войны во Франции остался только один лицей, русских гимназий в Берлине и Чехословакии к тому времени уже не было. К 1929 г. в ведении Земгора состояли 120 школьных и дошкольных учреждений с 7500 детей, из которых почти 4000 находились на полном содержании в интернатах и приютах. Большая часть эмигрантских детей с начала 30-х годов обучалась в местных школах, но широко стали развиваться внешкольные формы обучения. Обучение детей русскому языку в кружках и школах дополнительного образования, широко распространившееся сегодня, еще тогда показало свою эффективность и жизнеспособность. Тот же В. Руднев в 1929 г., предлагая перенести центр тяжести работы на методы, «хотя и более поверхностные, но более доступные для рядового эмигранта», говорил о внешкольном обучении уже как о единственном способе (не считая влияния семьи) «приобщить молодое поколение к сокровищнице русской культуры». Эти методы – дополнительные курсы по «национальным предметам», детские дома и клубы, библиотеки, издание детских журналов и книг, праздники, летние лагеря, всевозможные кружки – явились темой обсуждения на нескольких педагогических совещаниях.
В рамках местной школьной системы создавались факультативы – после основных занятий преподавались «русские» дисциплины. Парижские школы практиковали преподавание «русских» предметов по четвергам – в свободный от уроков день. К числу «русских» дисциплин относились не только русский язык и словесность, но и религия, история и география России. Профессор Николай Михайлович Могилянский – антрополог и этнограф, преподаватель русского Педагогического института им. Яна Каменского в Праге – обращался к родителям: «Посылайте детей на уроки русских предметов, преподающихся в четырех французских лицеях. Дети, … которые покинули Россию в 8-12 лет, чрезвычайно быстро денационализируются, забывая даже родную речь».
Широко практиковались и частные уроки. Иногда несколько семей, объединившись, нанимали учителя для преподавания «русских» предметов. В Париже в помещении штаба Русского христианского студенческого движения была основана воскресная школа, где собирались дети эмигрантов для чтения и обсуждения произведений русской литературы, театральных постановок, концертов.
Эмигрантские школы посещали не только дети, но и взрослые. Вынужденные из-за революции и гражданской войны прервать образование, они в 20-25 лет садились за парту. В одном классе собирались не просто ученики разного возраста, но разного опыта, отвыкшие от систематического труда, школьной жизни, пережившие ад войны и потерю близких, психологически надломленные.
Проблем у школ было много: тяжелые бытовые условия учащихся, низкая оплата учителей. Не хватало учебной литературы. Пользовались в основном дореволюционными учебниками, но выходили и свои. Мало было журналов и книг, адресованных юному поколению, что объяснялось демографической ситуацией (процент детей был невысок, две трети эмигрантов составляли одинокие мужчины) и сложным экономическим положением (большинство потенциальных читателей были слишком бедны). Но кое-что всё-таки было. Саша Черный издал в 1928 г. в Париже альманах для юношества «Русская земля». Там же в 1920–1921 гг. выходил двухнедельный иллюстрированный журнал «Зеленая палочка». В Берлине в 1924 г. появился ежемесячный журнал «Ванька-встанька». В 1926–1927 гг. общество «Русская Матица» издало три выпуска «Библиотеки «Благовеста»», где публиковались лучшие произведения русской детской литературы.
В 1926 г. Попечительский совет Общежития для русских мальчиков в Шавиле, что в окрестностях Парижа, напечатал в его пользу однодневную газету под названием «Русскому мальчику», с произведениями известных эмигрантских писателей. Газета распространялась по всему миру и принесла 13 тысяч франков, что и дало возможность открыть приют для бездомных детей. Мальчики учились во французских школах, а Общежитие стало их домом, здесь же им преподавались «национальные» предметы. Через два года в пользу Общежития был выпущен сборник «Колос. Русские писатели русскому юношеству». Листаю пожелтевшие страницы небольшой, в осьмушку, книжки с рассказами и стихами К.Бальмонта, Н.Тэффи, И.Шмелева, А.Куприна, А.Ремизова, И.Бунина (через пять лет он получит Нобелевскую премию и разделит большую ее часть между собратьями-писателями). Сами перебивавшиеся с хлеба на воду писатели жертвовали то, что имели – свое творчество, не помышляя ни о гонорарах, ни о славе благотворителей.
Организация русских беженских школ в 20-30-е гг. была бы невозможна без создания целой образовательной системы зарубежной России, системы, которая не была ни жестко структурирована, ни централизована. Стержнем ее стал Союз русских педагогов средней и низшей школы с центром в Праге и филиалами почти во всех европейских странах.
Потребность в профессиональном общении вылилась в создание в апреле 1923 г. на Первом всеэмигрантском педагогическом съезде в Праге «Объединения русских учительских организаций за границей». Была создана Ассоциация учителей-эмигрантов. Конференции, ею проводимые, были местом обмена информацией и опытом. Ассоциация выпускала журнал и информационные бюллетени. Для отслеживания тенденций в развитии мировой системы образования Василий Васильевич Зеньковский организовал Педагогическое бюро как центр исследований и сбора материалов. Он же создал Бюро по религиозному образованию.
Об этом блестящем педагоге, богослове, развивавшем идеи религиозной педагогики, преподавателе и декане Свято-Сергиевского института в Париже, авторе многих трудов можно говорить много. Еще одна яркая личность в эмигрантской педагогике — философ и педагог Сергей Иосифович Гессен. В 1923 г. он издал в Берлине свой труд «Основы педагогики. Введение в прикладную философию», который был сразу же переведен на несколько европейских языков.
Опыт первых лет организации русского школьного дела был обобщен в изданном в 1924 г. в Париже сборнике «Зарубежная русская школа: 1920-1924 гг.». Теоретические и практические школьные проблемы, педагогические идеи обсуждались на страницах журнала «Русская школа за рубежом», издававшегося Земгором с 1923 по 1929 гг. сначала в Праге, а потом в Париже. В Праге же Педагогическое бюро по делам средней и низшей школы за границей выпускало «Бюллетень» (1923-1927) и «Вестник» (1927-1931). В Париже с 1918 по 1936 гг. издавался «Религиозно-педагогический бюллетень», в Словакии — «Русская школа» (1926-1931). В Берлине Курсы заочного преподавания при Y.M.C.A. (Христианской ассоциации молодых людей) выпускали ежемесячный «Вестник образования» (1922-1924). Можно перечислять и перечислять, расширяя географию и временные рамки.
Упомянем и некоторых благотворителей. Лидия Павловна Деттердинг — жена нефтяного магната. На протяжении тридцати трех лет она финансировала Парижскую русскую гимназию, принадлежавшую «Обществу помощи детям русских эмигрантов». Эта гимназия с 1920 по 1961 г. — года закрытия — выпустила около 1000 юношей и девушек.
Госпожа Кузьмина-Караваева (не та, не Мать Мария), к сожалению, имя ее до нас не дошло). Собрав в Константинополе детей-сирот и тех, кого малоимущие родители не могли содержать, она создала на свои средства «Русский детский дом» и вывезла его в Бельгию. Там она добилась получения средств для создания приюта, просуществовавшего 18 лет.
Кардинал Мерсье (Дезире Жозеф Мерсье) — бельгийский католический епископ. Благодаря его помощи многие эмигранты выжили, получили образование и смогли воспитать своих детей. В 1923 г. он добивается разрешения бельгийского правительства принять около 150 детей из детского дома Кузьминой-Караваевой. Кардинал создает фонд «Бельгийская помощь русским», учреждает в Лувенском университете стипендии для русских студентов, наградивших его титулом «отца русских студентов в Бельгии».
Католический священник и теолог Луи Байль. Он основал в Константинополе «Комитет для воспитания русских детей», создав школу-интернат св. Георгия. Одной из заповедей интерната была: «Ты русский, говори по-русски». Английский благотворительный фонд «Помощь и восстановление России» содержал к концу 1922 г. 600 учеников, спасая их от физической гибели и предоставляя возможность получить образование. Английские и американские благотворительные организации финансировали многие русские школы в Турции, в окрестностях Константинополя.
По мере того как финансовая поддержка со стороны государств, принявших русских беженцев, уменьшалась, росла инициатива самих эмигрантов. Во Франции проходили акции под названием «Голодная Пятница», которые приносили в кассу представительства Земгора во Франции ежегодно более 100 000 франков. Всего же благотворительные сборы русской колонии в Париже достигали двух миллионов франков в год.
Решение проблем финансирования еще не являлось залогом успеха школьного образования. С самого начала оно базировалось на национальной идее, которая формулировалась четко и однозначно: борьба с денационализацией учащихся, защита основных начал русской национальной культуры. Созданное в 1925 г. в Югославии общество «Русская Матица» обращалось к молодежи с призывами: «Сделай из себя человека, чтобы служить России», «Будь честен и не посрами имени русского ни в чем и нигде», «Родину твою и веру возлюби больше самого себя».
В мае 1926 г. группа известных эмигрантских писателей, ученых, художников подписала воззвание о помощи русским детям, находящимся в бедственном положении. Сформулированная в нем цель воспитания молодежи определяет многое: «Воспитать русских детей в духе русской культуры — это главнейшее дело русской эмиграции … Будущие граждане России должны будут спасти на родине культуру, ныне там гибнущую. Их поколению назначено судьбой способствовать возвращению России должного ей места в ряду других государств, восстановлению гражданского порядка, возрождению русской мысли и русского творчества».
Известно, что первая эмиграция долго, вплоть до окончания Второй мировой войны, верила в возможность возвращения. Некоторые сидели на чемоданах до глубокой старости. Надежды рассеивались, но любовь к России (не ностальгия) передавалась по наследству. Трепетно сформулировал Иван Шмелев: «Им [детям] мы должны отдать хранимую Россию, нетленный её в нас облик».
Постепенно центр тяжести в идее национального образования смещался в сторону сохранения русского языка. Практицизм, утилитарное, упрощенное отношение к этой проблеме многих нынешних ревнителей сохранения языка вызвали бы, пожалуй, недоумение у первых подвижников организации школьного дела в эмиграции. Эмигрантские педагоги и писатели не только решали проблему утраты языка, но и боролись за его чистоту, а самое главное, рассматривали язык как основу национальной культуры.
Вряд ли эмигрантская школа и общество смогли бы выполнить свою миссию, если б в семьях не было установки на сохранение языка. По мнению представителя второго поколения послереволюционной эмиграции профессора-слависта Никиты Алексеевича Струве, язык целиком зависит от семьи, а качество языка — от ее культурного уровня. Русский мир «начинался в семье, где мама мне в детстве читала русские сказки. Ни радио, ни тем паче в те годы телевидения в нашем окружении не было; ничто постороннее в дом не врывалось. Произносить дома иностранные слова — иначе как иронически — было даже неудобно», — вспоминает Борис Сергеевич Пушкарев, родившийся в Праге в 1929 г.
Сегодняшние сомнения живущих в диаспоре (еще) носителей (еще) русского языка относительно того, а не помешает ли их детям материнский язык постигать язык метрополии (на который и возлагаются все родительские надежды), представляются неловкими и непоследовательными попытками понять очевидное.
Для послеоктябрьской эмиграции параллельное освоение нескольких языков являлось само собой разумеющимся — большинство из них были многоязычными, пройдя через институт французских, но также английских и немецких бонн, гувернеров и гувернанток еще в России. Если с привитием детям языка современные родители еще как-то справляются, то знакомство с русской классической литературой ограничивается, как правило, чтением в младенческом возрасте сказок А. С. Пушкина. А вот что вспоминает родившийся в эмиграции и репатриировавший в Россию в 14-летнем возрасте в 1945 г. Никита Игоревич Кривошеин: «Когда я оказался в ульяновской средней школе, то выяснилось, что я читал русских книг больше, чем одноклассники».
В 90-е годы д-р филол. наук, лингвист, сотрудница Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН Елена Андреевна Земская изучала речь русских эмигрантов разных волн. Были сделаны магнитофонные и ручные записи, а результаты опубликованы в первой части монографии «Язык русского зарубежья» (Москва-Вена, 2001). Автор отмечает, что эмигранты первой волны и их потомки в большинстве своем многоязычны, они владеют свободно (говорят, читают, реже — пишут) двумя, тремя, нередко четырьмя и более языками. Русский для них «не просто средство общения, но предмет особого внимания, размышлений, оценок», — замечает автор.
Многое осталось за рамками этих заметок. Это и судьбы конкретных учебных заведений: школы Берлина, Парижа, Ниццы, и опыт церковно-приходских школ, и детские рукописные журналы. За рамками остались Греция, Харбин, Шанхай, Америка. Не вместилась сюда и вторая волна эмиграции с ее трагедией насильственной (а иногда и добровольной) репатриации и лагерями для перемещенных лиц и создававшимися в них школами (об этом — в замечательной книге очерков и воспоминаний «Судьбы поколения 1920-1930-х годов в эмиграции», изданной в Москве в 2006 г.). А была ведь еще и яркая внешкольная деятельность: театры, праздники, летние лагеря, Дни русской культуры. Ясно одно: создание национальной школы в странах русского рассеяния стало одной из самых ярких страниц в истории русской эмиграции. Энтузиазм педагогов первой эмиграционной волны, замешанный на профессионализме и понимании важности образования, породил такое многообразие педагогических идей и форм, что из этой копилки можно черпать и по сей день.
Елена Симановская